Искусство, как известно, не терпит категорических формул, и, вероятно, можно строить композиции с двумя и даже с несколькими центрами, но при условии, что такая изобразительная неясность формы выбрана намеренно и цель автора — вызвать у зрителей ощущение неясности, растерянности, непонимания того, что же следует предпринять герою эпизода и почему...

Выражая свою идею, художник подчиняет себе художественные средства, а не наоборот. И поэтому не может быть раз и навсегда уста­новленного правила и порядка: вот так можно делать, а вот так — ни в коем случае. Все зависит от творче­ского замысла.

B знаменитой картине П. Шухмина «Приказ о наступлении» и гра­ницы полотна, и сюжетно-композиционный центр выглядят удивительно своеобразно. Верхняя горизонталь рамы «режет» изображение, проходя по толпе бойцов и отсекая задний план. Почему автор поступил именно так? Потому что он хотел внушить зрителям: на смену павшим встанут новые и новые от­ряды, которые пойдут в бой с такой же неустрашимостью, как эти люди, слушающие слова воинского приказа.

A где центр композиции? A его будто и нет! B середине картинной плоскости автор изобразил снег, са­поги, приклады винтовок. Получается так, что центр картины — граната, висящая на поясе красноармейца в темном бушлате. Она — деталь, она — символ, который определяет суть происходящего. Темный бушлат умышленно дан на фоне серых шинелей, поэтому он выделяется тонально и сразу привлекает внима­ние зрителей. A потом на темном фоне написана автором светлая граната. Это вдвойне привлекает к ней внимание.

Ho почему центром служит деталь, а не чье-то лицо или фигура? Куда направлены силовые линии компо­зиции? Все они устремлены к ко­мандиру, стоящему спиной к зрите­лям. Автор будто нарочно скрывает от нас наиболее очевидный сюжетно - композиционный центр проис­ходящего действия. И поэтому мы, зрители, думаем не столько о том, что мы видим, сколько о тех словах, которые слышат стоящие на снегу бойцы. От этого картина становится необычно напряженной, жесткой, говорящей о суровом времени и су­ровой ситуации. Ha полотне нет ни­каких живописных деталей, нет окружающего пейзажа, не выписана фактура снега, нет лишних предметов. B сущности, автор хочет, чтобы мы ощутили значение слов, которые для кого-то из слушающих будут последними в жизни. Поэтому нет в картине привычного центра. Мы, зрители, как и стоящие красноармейцы, смотрим на снег, на сапоги командира, на людей с оружием и не фиксируем свое внимание ни на чем. Это как бы призыв «уйти в себя», прислушаться к своим мыслям, ощущениям...