«Широко улыбаясь, Алексей Балабанов столь кратко и односложно отвечал критикам после премьеры своего полнометражного дебюта – фильма «Счастливые дни» по мотивам Сэмюэля Беккета, что те прямо залюбовались: до чего он походил на герметичного беккетовского героя! Не зря кривые детские буковки, предваряющие его, героя, появление, подсказывали: «Это – я».

Беккет, поэт пустоты, явил сонм полутеней, как бы этой пустотой и рожденных. Сумеречный мир Алексея Балабанова перенес в печальный, подернутый сыроватым туманом, пустой Петербург, по прямым проспектам которого одиноко дребезжал одичалый трамвай, а по Ломоносовскому мостику цокал копытцами ослик с плюшевыми ушками. Режиссер словно брал в ладони фигурки персонажей городского дна – чудаков, бродяжек, хрупких задумчивых проституток – и, как замерзших воробышков, отогревал своим дыханием. Вспоминалось «новое кино» Чехословакии 60-х – высшая оценка для дебютанта. Улыбка режиссера была улыбкой победителя, сознающего собственную силу.

У него, что редкость, есть позиция – и она парадоксальна. Алексей Балабанов не снисходит к «народу» и не льнет к «бомонду», не считается ни с конъюнктурой, ни с дежурными аксиомами самодовольного «общественного сознания» – словом, всякий раз «пишет поперек линованной бумаги», но всякий раз оказывается в фокусе кинопроцесса и всеобщего внимания.

Даже промахи его логически необъяснимы. После «Счастливых дней», доказавших, что Алексей Балабанов чувствует материю европейского модернизма, он отчего-то экранизирует «Замок» так, словно Кафка был не провидцем и реформатором прозы, а литературным функционером, вздумавшим осветить проблемы трудоустройства молодого специалиста. Впрочем, из этого фильма критики узнали сюжет знаменитого романа и с пониманием отнеслись к мытарствам землемера, намеренного, несмотря на козни бюрократов, потрудиться в глубинке.

Но следом Балабанов снимает стилистически безупречную трехчастевку «Трофимъ». Начало века, мужичок из ревности зарубил брата и подался в Петербург. Физиологически ощутимы здесь и сетка дождя, сквозь которую проступали согбенные фигурки пробирающихся по слякотному городу прохожих, и спертый воздух захудалого борделя, где прямо от теплой широкой груди душевной девахи отрывает Трофима полиция. Пристав крякнул после подобострастно поднесенной ему чарки, к восхищению бандерши молодцевато заехал мужику в рыло, и покатился Трофим на каторгу...