—         Вам, вам. Вы ведь что-то вроде его вдовы.

Когда Легрэн, усталый и разбитый, вошел в свою парижскую кон­тору, его ждала встревоженная мадемуазель Эраль:

—         У вас посетитель.

—         Сегодня я никого не принимаю.

—         Он иностранец, мсье. Он прилетел издалека.

Андрей Ильич поднялся ему навстречу.

—         Я по поводу этой книги, — сказал он. — Я хотел бы выяснить некоторые подробности.

—         Никакой рукописи больше не существует.

—         Не мог бы я встретиться с автором?

—         Его тоже нет. Он умер.

—         Его убили?

—         Он умер, — повторил Легрэн.

—         А киноматериалы? Я видел их в Лондоне.

—         Их тоже нет, — сказал Легрэн, — негатив уничтожен.

—         Ну что ж, — сказал Андрей Ильич, — остается память?

—  Что вы имеете в виду? Ничего. Просто память. Человеческую память. Она, пожалуй, надежнее всего. Прощайте.

Андрей Ильич вышел на улицу. С неба капал мелкий дождь, сверкающие разноцветные зонтики раскачивались и плавали над толпой. Над Парижем сгущались сумерки. В вышине гудели коло­кола. Андрей Ильич смотрел, как редкие прихожане тянулись к пра­вославной церкви. Шли в одиночку и парами. Больше старички и старушки. Встречаясь, они церемонно раскланивались, обменива­лись ничего не значащими фразами, степенно поднимались по сту­пеням. Это зрелище размеренной российской старины в самом центре клокочущего Парижа казалось неправдоподобным и печаль­ным.