Закончилась их первая ночь в Тегеране. Начался новый день.

Когда наутро мулла заглянул в хибару кладбищенского сторо­жа, там никого не было, а горбун, как всегда, грелся на солнце.

—                      Послушай, старик, а где могильщик?

—                      Могильщик в могиле.

Мулла так и не уловил, что было в его словах: правда, издевка или восточное глубокомыслие. Лицо горбуна оставалось непро­ницаемым. Пройдя по узкой кладбищенской дорожке, мулла на­конец увидел в тени деревьев костлявую фигуру могильщика. Сняв башмаки, он сидел на камне и пил молоко.

—                      Ну как? — спросил мулла, приближаясь.

—                      Нормально, все покойники на месте.

Дурак. — Мулла зло выругался и перешел на шепот: — Ночью пойдешь к харчевне Абдул-Гамида. Позади медной лавки тебя будет ждать слепой, передашь ему: «Хозяин фотографии Муста­фа — человек, который подходит». Запомнил? Хорошо. Если сле­пой что-нибудь попросит, выполнять беспрекословно. Дай хлеб­нуть.

Могильщик протянул ему кувшин с молоком. Мулла отхлебнул, сморщился, как от лимона, и выплюнул молоко в пыль.

Фу! Какая кислятина!

Могильщик захохотал.

—         Идиот, — сказал мулла.

А за могильными плитами неслышно, словно кошка, проскольз­нул горбун. Он не спускал с них внимательных глаз.

Ресторан был дорогой и солидный, на европейский манер. Официанты при ((бабочках», метрдотель во фраке, сервировка, да и большая часть публики все было европейским, от всего веяло довоенной Европой с ее добротностью и надежностью. Мест­ный колорит оставался лишь в, пряных запахах пищи и змеиных изгибах танцовщиц на полутемных подмостках.