—         Только не зажигайте свет, — сказала Мари.

Чтобы привыкнуть к темноте, они долго стояли на пороге. За ок­ном была чернота, а в комнате темень была еще гуще, чем за окном. Разговаривали шепотом:

—          Он еще раз напомнил мне, что мы похоронили мсье Симона.

—          Будто вы сами не знаете об этом.

—         Думаю, он хотел, чтобы я не забывала, за что убит адвокат Симон.

—          Вполне возможно.

Постепенно в темноте стали обозначаться неясные очертания предметов.

—         Поверьте мне: вы должны бежать отсюда, бежать без огляд­ки, — сказал Андре. — И чем скорее, тем лучше.

—         Да, да, конечно, — сказала Мари. — Я уже решилась.

Казалось, мысль эта захватила ее целиком. Она вытащила из-под

кровати чемодан и стала бросать в него вещи. И когда все было со­брано, вдруг спохватилась:

—          Но ведь по контракту я обязана находиться здесь все сорок дней траура.

—         С родственниками можно договориться, они поймут. Важно другое: нельзя терять ни одного дня. Надо попытаться улететь завтра.

Захлопнулась крышка чемодана. Щелкнули замки. Мари устало села на кровать.

— Сначала я не могла понять: почему нужно все время нахо­диться с этими людьми и почему я должна оплакивать вместе с ни­ми незнакомого человека. В первые дни это меня даже сердило, не хватало сил высидеть эти поминки, выдержать этот плач, я тяго­тилась всем, что происходило вокруг. Особенно неловко было мне за женщин, которые плакали. Я знала, что их наняли, что им специаль­но платили за слезы. Было в этом что-то постыдное, словно их при­гласили для участия в спектакле. А потом я подумала: господи, Да ведь у каждой из них есть свои мертвецы. И от этой мысли стало легче, словно гора свалилась с плеч. Теперь я могла часами быть на поминках этого старого перса, потому что думала о своем. Вспоми­нала мужа, которого расстреляли немцы. Я не видела его мертвым и не знаю, где он похоронен. Думаю, что и могилы у него нет, пото­му что убийцы не любят оставлять следы. Потом вспоминала мать и отца, давным-давно покинувших этот мир, так и не найдя в нем пристанища. Вставали в памяти и многие другие — мои знакомые и знакомые моих знакомых, умершие давно или недавно. Ну а потом стала думать о миллионах людей, которых никогда не видела: уби­тых, замученных, сожженных в годы этой страшной войны. А ког­да после этого я возвратилась мысленно к старому Дарьюшу, умер­шему или убиенному — кто знает, — сердце мое наполнилось болью. И я поняла в этот момент: все наше, все общее в этом мире, все мое — и печаль, и боль, и беда, и радость, и любовь. Все.