—         Я буду ждать тебя, — сказала она. — Иди, тебе пора.

—          Через три дня, — сказал Андре, повернулся и вышел на улицу.

Мари стояла посреди большой пустой веранды, зябко куталась в короткий серый плащ и смотрела на размытую дождем дорожку парка, по которой удалялась высокая темная фигура Андре. Вскоре она растаяла в густой пелене дождя, и из-за угла дома снова появил­ся старик с зонтом. Она следила за ним машинально, думая о чем- то своем. Старик медленно шагал по лужам, затем неожиданно ос­тановился возле скамейки, сел и, накрывшись зонтом, забормотал какую-то древнюю персидскую молитву.

Солнце проглянуло сквозь тучи, дождь перестал, где-то далеко, в предместьях Тегерана, с высоких минаретов муэдзины закричали своими гортанными голосами, напоминая смертным, что настал час молитвы.

На следующее утро Мари медленно прогуливалась по аллее парка, окружавшего клинику доктора Мазлагани. Внезапно она увидела мужчину, быстро шедшего от ворот. Через секунду он поравнялся с ней. Это был Шернер.

—          Мадам Мари Луни?

—         Да...

—          Как вы себя чувствуете?

—          Благодарю, мне лучше, — сказала Мари. — Но я вас не знаю.

—         Очень сожалею, мадам, но я за вами. В него стреляли...

—          Боже мой... Он жив?

—         У входа в отель. Он ранен и просит вас приехать.

—         Он жив?

—         Он ранен, — повторил Шернер и пошел к воротам.

Как была, в больничном халате, Мари почти бежала за ним к машине. Там уже сидели двое: перс и европеец. И хотя на сей раз они были безупречно одеты, в этих людях без труда можно было узнать тех самых носильщиков, которые несколько дней назад встречали в аэропорту кинооператора Денниса Пью.